|
|
АНТАРКТИЧЕСКИЙ ДНЕВНИК. ЧАСТЬ II. ГЛАВА 1.
|
3.01-5.01.66г
Получена антарктическая экипировка, громадный мешок - больше меня, в
нем все необходимое. Куртка с капюшоном и штаны на гагачьим меху, кожаный
летный костюм (от ветра), спортивный костюм, теплое белье, унты, теплые
кожаные и резиновые сапоги, шапка, набор рукавиц, носков и прочее.
Ж-д
билет в кармане, идут интенсивные сборы. Все, кто могут, принимают
активное участие. Виноградов (скрепя сердцем) дает на прокат чемодан
крокодиловой кожи желтого цвета, требуя вернуть его, непременно, с
наклейками типа – «Рио-де-Жанейро», на худой конец – «Стамбул». (Все
полтора года он будет помнить о нем, а, значит, и обо мне, в чем вы
убедитесь, продолжая читать).
Сережа Сильвестров отдает мне кинокамеру
и фотоаппарат, мало этого, где-то в научных кругах находит и вручает
«огневой пистолет» (до конца еще не испытанный, в разобранном виде и с
частично отсутствующими деталями) для прожигания шпуров в скале. Это была
революционная идея /Сережа такие любил/, под давлением сжатого воздуха с
примесью кислорода сжигать керосин, тем самым, достигая сверх высокой
температуры, плавить гранит. Мысленно, мы с ним, его уже испытали в
Антарктиде, собрали богатый научный материал и я, даже, защитил
кандидатскую диссертацию. Хорошо, что я не сумел его собрать /не смог
укомплектовать/, а то, думаю, сгорел бы синим пламенем вместе с керосином
и кислородом.
Кто, чем еще меня снабжал, уже не помню. Но помогали
всем, чем могли. У меня же кроме тех штанов, которые пожалел сдать в
скупку в 1955 году, ничего не было, кроме жены и детишек.
Мы с Игорем Македоновым, Ленинград, 1962 год, отпуск.
6.01-9.01.66г
Поезд
Ленинград-Батуми. В Ростове в вагон заскакивает Игорь Македонов, успеваем
распить бутылочку «Игристого», прощаемся.
После моего возвращения
из Антарктиды мы встретились с Игорем в Ленинграде. Это была наша
последняя встреча. Игоря не стало.
А ведь с Игорем и Гехой я прожил
пять лет в одной комнате общежития: и на проспекте им. Сталина, и на 7-й
Красноармейской, и на Большой Посадской. Не забываемые годы.
Это ведь
мы с Игорем «закладывали штаны». Помню, в 1955 году, мы не поехали с ним
на зимние каникулы по домам, я тогда завалил сопромат (пересдал, правда,
самому профессору Качурину – чем могу гордиться), стипендии не получил, а
жить надо. Пошли с ним в магазин «Скупка», их тогда было навалом. Он
продал отличный кремовый костюм, а я только пиджак, штаны пожалел, без них
ходить было неудобно, других не было. Вроде тогда же, мы пили с ним ликер
«Шартрез» гранеными стаканами – неповторимое зрелище, да и действие тоже,
тем более, что этого ликера я уже не видел лет 30.
Это с ним, будучи в
Киеве на практике, сели вечером на баржу (отдав последние рубли за билет)
и поплыли по Днепру в неизвестном направлении. Утром сошли на берег. Брели
куда-то лесом и полем, голодные. На хуторе нам дали хлеба и молока. Он был
романтик, а я не очень, запросился к маме. Вернулись к вечеру в Киев.
Когда, в 1967 году, он приехал ко мне в Ленинград, в его чемодане не
было ничего кроме стихов. Писал стихи в чемодан. Поэт. Романтик.
Вот
выдержки из его писем:
«Природа уральская меня покоряет с каждым днем
все больше и больше. Горы в зеленом уборе, зеркальные озера, вечерние
зори, дожди, радуги, ветер и ничего не признающий холод – все это по мне и
лучшего желать трудно, да просто невозможно. Ты же ведь знаешь, что я –
стихийная натура и от этого всего меня не отделить.
Единственное мое
опасение – не стать пьяницей, т. к. я сейчас, боясь стать крохобором,
частенько закатываюсь…
Забайкальская тайга – очередной мой дом,
изыскатель – новая моя профессия, мечтатель – старое мое призвание и,
вообще, черт знает кто я такой, чего я хочу и зачем меня придумали.
Хорошо… тайга. Днем ли, ночью со звериным настроением бродяжничества,
со снисходительной улыбкой ко всем слабостям, с радостным трепетом перед
неизвестностью шагаю я по этой удивительной земле, с удивительными людьми,
фанатиками леса и своего дела.
Хотели взять меня на комсомольскую
работу в Крайком – еле отвертелся, пытались меня удивить сногсшибательной
карьерой, а зачем мне эта карьера, к черту ее!
Спальный мешок, уже
одно это говорит о том, что ты не признаешь четырех стен, грубеешь, как
зверь, и любишь жизнь в ее многообразии…»
9.01-16.01.66г
Аджария. Батуми. Вокзал. Гостиница..
Далее я решил не
напрягать свою хилую память и отсылаю своего читателя к моему любимому
Паустовскому, ему можно доверять -
"Батум для меня, впервые попавшего
к самым южным границам России, был городом необыкновенным, экзотическим,
типично восточным…
...Пароходы вползали, покрикивая, в живописные
трущобы нефтяной гавани, швартовались впритык к духанам, складам и лачугам
и нависали над шумной и тесной набережной своим рангоутом и такелажем. Как
будто к берегу прибило стадо огромных железных китов. Желтизна пароходных
труб и мачт соединялись в моем представлении с песками аравийской или
сомалийской пустынь и с Красным морем, где эти корабли неизбежно должны
были проходить… "
Но это, так сказать, зрительная часть восприятия, но
можно ведь и услышать…
"…В Батуме вас оглушал калейдоскоп звуков – от
блеяния баранов и заунывных стонов муэдзина на соседней мечети до писка
дудок за окнами духанов и слезного пения подвыпивших посетителей…
…Но
особенно хороши были в Батуме звуки дождя и гудки пароходов. Зимние
батумские дожди пели на разные голоса. Чем сильнее был дождь, тем выше он
звенел в водосточных трубах. Пароходные же гудки были преимущественно
одноголосые и баритональные, особенно у иностранных наливных кораблей с
желтыми трубами и мачтами."
Петя Степанов досылал
с проводниками
поезда остатки деталей "огненного пистолета" Серёжи Сильвестрова.
Московский д. 61
Рыбацкое.
В Батуми меня встретил представитель
ААНИИ, некто Вадим, гораздо ниже среднего роста («…Ко всем, кто был ниже
меня, я испытывал дружеское расположение». К.П.), примерно моего возраста
человек, но как потом оказалось – «редиска».
Мы брали такси /за счет
института / и целыми днями мотались по побережью в поисках оборудования
для перекачки жидкого топлива на расстояние /танкер- побережье/. Искали
целенаправленно в воинских частях, которых там было множество /хорошо
оборудованные базы – совсем не зря туда сейчас так прытко прыгнули наши
заклятые друзья, янки/.
Обедали мы обычно где-нибудь в небольшом
придорожном духане, где можно было получить все…
« …по-грузински, с
разными травами: тархуном, кинзой, мятой, с лавашем и чуреком, с чахохбили
и сациви, с жареным сыром сулугуни, маленькими зразами из листьев
винограда и кахетинским красным вином…»
Нам подали зелень, приправу, а
большое блюдо с мясом поставили на стол одно (очевидно шведский стол
придумали аджарцы). Вышеупомянутый Вадим спокойно придвинул его к себе и
довольно быстро стал уничтожать содержимое. Несколько оцепенев, мы с
водителем скромно наблюдали. Спас от голода скромных посетителей хозяин,
вернув на место блюдо, он пригласил и нас откушать. Не помню, но водитель
такси был явно не аджарец.
Но не бывает грузинской еды без аромата,
без запаха. По Паустовскому весь Батум состоял не только из звуков, но и
из запахов…
"…что касается запахов, то чаще всего побеждал чад
баранины. Этот чад, въедливый, шершавый, саднящий горло, был хорош только
тем, что напоминал о батумских шашлыках, лучших на Кавказе.
Их жарили
на древесном угле, нанизанными на стальные шампуры, потом посыпали
порошком барбариса или корицей, обкладывали зеленым луком и ели со свежим
лавашем, запивая белым вином. Мне кажется, что ничего более вкусного я
никогда еще не ел в своей жизни
На втором месте стоял запах
свежесмолотого, и только что сваренного кофе. Батум пропах кофе, вином и
мандаринами…"
За несколько дней мы нашли все необходимое, оформили
документы. Оставалось все это доставить в порт для погрузки. Все мои
поездки по побережью и горам Аджарии ассоциируются с ярким солнцем,
зеленью.… А ведь был я там в январе…
«…Я попал в Батум в период
осенних и зимних дождей. Дожди в Батуме могли длиться неделями. Ни в одном
городе России не выпадало столько дождей. Недаром французские моряки
прозвали Батум «писсуаром»: «писсуар де Мэр Нуар».
Все-таки в них было
много хорошего. Во-первых, островатый, чуть пахнущий кильками воздух.
Во-вторых, торжественная оратория нескольких тысяч водосточных труб,
согласованно певших по всему городу. В-третьих, серый низкий свет и
зажженные днем лампы. Свет ламп во время таких дождей кажется уютным,
помогает читать, а то и вспоминать стихи». К.П.
Вот я прочитал и
вспоминаю. Было. Конечно, так и было. Не могло не быть.
В один из тех
дней я на грузовике с шофером аджарцем (или грузином) поехали за грузом.
Вернулись поздно вечером. Оставили машину в порту, и он пригласил меня в
гости. Пришли. Все спят. Он поднял жену (она, кстати, белоруска), накрыли
стол. Показал детишек – мал, мала, погодки (три или четыре) и все
кучеряво-черные Жену выпроводил. Достал из погреба пару бутылей (не
бутылок) искрящегося белого вина, налил фужеры и.…Заговорил. Тост. Первый
за товарища Сталина, второй за гостя. Ни одного фужера без тоста. А тосты
длинные, по-грузински. Бутыли пустели, вино было прекрасное.
«…Я пил…и
удивлялся необыкновенному свойству: голова у меня оставалась совершенно
легкой, но все мысли, гулявшие в этой голове казались мне и свежими, как
только что распустившийся цветок магнолии на батумском бульваре, и яркими,
и даже как будто липкими на ощупь». К.П.
Но это голова. А ноги, ноги
предательски отказывались повиноваться. Утром, проснувшись в гостинице, я
обнаружил, что и голова не совсем моя. Но в дверях уже маячил мой дорогой
шофер с бутылью своего прекрасного вина и с закуской совсем не по
Паустовскому – что-то жидкое, коричнево-фасолевое, которую я запомнил, но
так и не полюбил.
16.01.66 г.
Итак, груз в порту. Жду прибытия
танкера «Волго-Дон». Утро. Невероятная новость. Выбегаю на пляж….
«…Бывают штормы всякие – мутно-зеленые, желтые, как глина, серые и
почти черные. В Батуме с приходом зимы начались зеленые штормы. Воздух
стал похожим на мутноватый капустный раствор. Море тоже казалось мутным.
Только у самого берега обнаруживалось, что вода в нем удивительно
прозрачная, серой же она кажется от пасмурного неба. Накаты волн
подымались вдали, как табуны коней с седыми длинными гривами. Они неслись
к берегу, развевая по ветру гривы, и внезапно ныряли, оставляя на
поверхности моря короткий пенистый след»…К.П.
…И вот посреди этой
пенистой ряби, в сотне метров от берега, как-то противоестественно,
неуклюже, будто, склонив голову набок, сидел на мели мой долгожданный
танкер, мой наливной пароход. Какие чувства испытывал я тогда, трудно
вспомнить Мне кажется, в душе зародилось какое-то смутное чувство
недоверия к этой посудине и ее команде.
Пожелание
«счастливого плавания» оказалось преждевременным.
Танкер
«Волго-Дон» и я друг друга не поняли и не устроили.
Все
мое путешествие на нем – от Батуми до Новороссийска.
17.01.66 г.
Меры приняты. Портовые службы заработали. В море, вдоль пляжа,
засновали буксиры. Дождавшись хорошей волны, освободили танкер из плена. А
на пляже что- то невероятное. Толпа. Весь Батуми на пляже. Будто и не зима
на дворе, а яркий солнечный день и все пришли загорать. Только, почему-то,
все сразу и не раздеваясь. И я там был.
18.01.66 г.
Я на борту
помятого, униженного танкера. Сказать, что мне здесь рады, погрешить
против истины. Команда, как в воду опущенная. Капитан, правда, уже подсох,
но от этого никому не легче. Чувство вины не витает, а прямо таки ползает
по палубе. Ходить по ней, натыкаясь на колючие взгляды, невыносимо. Будто
и ты в чем-то виноват, ведь и за тобой шли. Но вина была, была. Пусть
мучаются. Ни «мутно-зеленый», ни, тем более, «желтый» шторм здесь ни
причем. Абзац о штормах я привел из чистой любви к Паустовскому. Он тоже
постоянно на меня давит, но как-то по-особому. Давит, а я радуюсь, как
счастливый ребенок в объятиях матери.
В два часа ночи уходим в
Новороссийск на ремонт.
20.01-24.01.66 г.
Новороссийск. Ремонт
затягивается. Пока танкер «стоял в Новороссийске, на город начал
надвигаться норд-ост. Появился первый признак этого бесноватого ветра: по
горам протянулось облако, похожее на жгут грязной ваты. Сами же горы
напоминают мертвых верблюдов с выпершими из-под пыльной шкуры ребрами.
Ватный жгут разворачивался, сползая с гор и нес с собой ветер. Ветер
уже злорадно подсвистывал в снастях и начисто выплескивал из луж беловатую
воду. Надо было отваливать»…К.П. И я «отвалил». Принято решение о замене
танкера.
25.01.66 г.
Проделав 170 км по побережью и горам на
газике, я уже в Туапсе и в 17 вечера на борту танкера «Фридрих Энгельс»,
который стоит в плавучем доке. Танкер из той же серии, но новее. Судно мне
очень понравилось, вернее люди на нем. Люди прекрасные. Приятные, добрые,
гостеприимные. Встретили уважительно. Отдраили и предоставили каюту. На
верхнем мостике. Рядом с капитаном и капитан наставником.
Капитаном-наставником идет в рейс знаменитый МАН Иван Александрович,
который водил «Обь» в ее первые антарктические рейсы. Высокий здоровенный
детина, ему за шестьдесят, имеет международный диплом Ллойда /таких в
Союзе очень мало, могут ходить без лоцмана/. Был большой любитель входить
в порт и швартоваться с блеском на полном ходу - за что и погорел в свое
время, врезавшись в причал в Одессе. В Батуми о нем знают чуть ли не все
портовые мальчишки.
Ремонт судна идет полным ходом. Круглые сутки.
Сегодня ночью уже сделали основное из последнего – заменили вал и навесили
винт. Авралу есть свои причины…
«Фридрих Энгельс» пришел в порт из
Кубы с медицинским спиртом, который слили уже как технический, так как до
этого в танках была нефть. Перед походом в Антарктику судно срочно
поставили в док.…Двое суток док, да и вся верфь не работали… «Сушили»
танки. Можете представить, сколько вмятин в днище танков и все они,
естественно, были заполнены спиртом. Этакие лужи из ничего, без дождя. Был
большой скандал. Один маленький большой скандал. Уже после этого были
обнаружены и освобождены от спирта все возможные пустоты на танкере. А
заполненными оказались не только все возможные емкости, смывные бачки
унитазов, но и центральная пустотелая мачта.…Знай наших..! Голь на выдумки
хитра. (Еще раз подтвердилось железное правило социализма – вы делаете
вид, что нам платите, - мы, что работаем. И, конечно же, все вокруг
советское, все вокруг мое. Тем более, если оно под ногами).
Я же,
наконец, успокоившись, умиротворенно засыпаю в своей новой, на верхнем
мостике, каюте…
«Ночью я проснулся, увидел за иллюминатором в низком
мраке озябшие огни Туапсе и снова уснул. Засыпая, я думал, что, судя по
началу, не стоит ждать от Кавказского побережья ничего особенного. Но
утреннее мое пробуждение оказалось почти феерическим. Я проснулся и долго
лежал, не открывая глаз, ощущая у себя на лице чьи-то теплые ладони. От
них пахло цветущей мимозой. Это был, конечно, утренний бриз. Он заполнил
каюту, лениво бродил по ней и прикасался ко всему, что попадалось ему на
пути, в том числе и к моим щекам.
С берега наплывали терпкие запахи,
сливаясь с чуть ощутимым шелковистым веянием роз. Запахи то сплетались в
тугой клубок, сжимая воздух до густоты сиропа, то расплетались на
отдельные волокна, и тогда я улавливал запах азалий, лавров, эвкалиптов,
олеандр, глициний и еще множества удивительных по своему строению и
краскам цветов».
К.П.
Как
позже выяснилось, не мог Паустовский ощущать эти запахи, пароход стоял
далеко от берега. Однако трудно ему не поверить, тем более, что мой
пароход был почти на берегу, и я обязан был физически ощущать эти запахи,
нельзя не верить такому художнику. Но я в ту ночь не просыпался. А зря.
26.01.66 г.
Ремонт
закончен. В 17 часов вышли на ходовые испытания в море. Испытания прошли
успешно. Гора с плеч, скоро свершится. Даже на твердую землю ступить
больше не хочется. Манит, зовет неизвестное.
27.01.66 г.
Покинули
порт Туапсе. Почему-то его называют городом невест? Ни у кого, никогда
позже, об этом не читал. Да и невест не заметил.
Курс взят на
Батуми. Опять Батуми. Но я уже другой. Я уже бывалый моряк, второй раз
иду этим курсом, правда, в обратную сторону. А раз бывалый, то
оглядываюсь по сторонам и кое-что замечаю.
«…На огни маяков пристально смотрят только вахтенные и штурвальные,
проверяя тайну его световой вспышки. Потому что все маяки на одном и том
же море горят и мигают по-разному, чтобы по этим признакам можно было
определить, какой это маяк, и узнать, где находится корабль.
Так годами
горел Батумский маяк, и мало кто интересовался жизнью его смотрителя
Ставраки …
Меня
всегда удивляет одно обстоятельство: мы ходим по жизни и совершенно не
знаем и даже не можем себе представить, сколько величайших трагедий,
прекрасных человеческих поступков, сколько горя, героизма, подлости и
отчаяния происходило и происходит на любом клочке земли, где мы живем…
…К примеру,
никто не подозревает, что Батумский маяк связан с одной из больших
трагедий, с гибелью лейтенанта Шмидта…
Оказалось, что смотритель Батумского маяка Ставраки был именно тем
лейтенантом Черноморского флота Ставраки, который в марте 1906 года
расстрелял на острове Березани лейтенанта Шмидта»…
К.П.
28.01.-30.01.66г.
Батуми.
Порт. Погрузка. Сначала были залиты танки соляркой. Затем погрузка в
трюм бочек с керосином, громадных катушек со шлангами и прочего
оборудования. Принимал участие в погрузке. В трюме, после опуска сетки с
бочками, раскатывали их по сторонам и ставили на «попа». До сих пор не
верю сам себе: как я один мог справиться с трехсотлитровой бочкой?
Однако
сдюжил. А вот грузчик (батумские муши по Паустовскому)
отдавил себе палец, попавший между бочками.
Любил я в молодости поработать, да и
сейчас себе не отказываю. Эта хорошая черта у меня, наверное, от
коммунистического прошлого; нельзя же все зачеркивать, забывать. Помните,
как говорил товарищ Лигачев, идеолог ЦК: - Эх, как хочется еще
поработать? – когда ему дали под зад. Правда, он не знал о
существовании в русском языке слова заработать. И Вл.
Вишневского не читал: -Я все еще мечтаю заработать…И уж не бочки он
собирался ставить на «попа»…Не хочется верить, но и сейчас нас пытаются
поставить.…Построить. Заставить слушать, а иногда, так, вскользь,
сказать: - спасибо господину Путину…(ну, например, что газ у нас в
станице провели). Ну вот, видите, уже забыли старое, доброе слово –
товарищ. А как звучало – тамбовский волк тебе товарищ! Попробуй, поменяй.
Ну а пока – старикам одна у нас дорога.… И не успокоятся. Пока, правда,
сами стариками не станут. Почета не будет, но обеспеченная старость
гарантирована, этакое счастливое «в детство». И, потом, мемуары им можно
писать. Сколько лиц, сколько героев. Пойдет нарасхват. Это я,
только две фамилии и склоняю – Паустовский, Виноградов. Иногда Семьякин
проскользнет. А кто читать будет? Геху со Славиком больше одного раза
не заставишь, разве что под селедочку.
Итак,
погрузка окончена. Моим скитаниям и мытарствам по горам и побережью
Кавказа приходит конец. Так что, не все так плохо, как я рисовал раньше,
я даже доволен. За каких-то двадцать дней много повидал, уже совершил
небольшое путешествие. Сегодня в ночь отдаем концы.
«Мне кажется, что еще там, в Батуме, я
услышал голос Нереиды, украшавшей некогда носы кораблей ,- тот голос «ласковый
и томный», какой по ночам тревожил Пушкина.
Смутное
веяние далеких стран летело вслед за Нереидой. Казалось, сердце не
выдержит этих опьяняющих мыслей и ни с кем еще не разделенного счастья,
этого ощущения вольного, крылатого, почти нереального и вместе с тем
совершенно реального, как любой камень на мостовой, существования».
К.П.
Моя первая радиограмма-весточка с борта танкера "Фридрих
Энгельс"
ФОТОПРИЛОЖЕНИЕ
ГЛАВНАЯ
|
